Ленивый удав
Когда я училась в 9 классе, я написала небольшой рассказ. Рассказ, вмести с карикатурами на главных героев, умещался на двойном листочки из тетради. Ещё целый год своё порождение я переделывала, дополняла и изменяла. Финальная версия занимала целую тетрадь в 48 листов, но была жутким бредом. Это более ранний и более адекватный вариант.
Напомню, что ни тогда ни сейчас, у меня не было и нет профессиональных навыков создания прозы.
прочестьБыло тихое солнечное утро февраля. Свежевыпавшей ночью снег, как алмазная россыпь блестел на земле, и мелодично поскрипывал под ногами одиноких утренних прохожих. По заснеженной улочке, среди сугробов белого снега шёл Слава. Он мало чем не отличался от других людей, ничто не выделяло его в толпе. Среднего роста и телосложения, с блёклыми глазами голубовато-зелёного цвета, усталым выражением серого лица и в темной одежде, слегка припорошенной снегом. Но разве это не описание средне статистического прохожего? Разве только он не спешил как другие. Поступь его была медленной, не торопливой, словно он вслушивался в морозный скрип снега под ногами. Слава не шёл на работу, не шёл домой. Он шёл за надеждой и прощением.
Было тихое морозное утро, освещённое ярким солнцем лазурного неба. Слава шёл по улице совершенно, не обращая внимания на ослепительную белизну снега, и на то, как пронзительно голубело небо над его усталой головой. Всё естество его переполняли мысли и воспоминания. И ни чего не существовало в этот момент, только мысли колкие липкие мысли.
Как сейчас помнил он холодный октябрьский вечер, свинцовое небо беспросветно затянутое облаками. Тогда так рано выпал первый снег, только Слава не видел снега, он был слеп. Правда, тогда он был не одинок, но это не придавало ему спокойствия, и его сумасшедшую поступь тяжело было назвать шагом. Тогда он уходил, и как ему казалось навсегда. Помнил он и себя злобно кричащего, судорожно заталкивающего вещи в чемодан, его переполняла слепая ярость уязвлённого самолюбия. Он ничего не хотел слышать и понимать. Разбитая им посуда, развороченный шкаф и маленькие блестящие слезинки на светлых ресницах, испуганного и какова то болезненно бледного лица его подруги. Но это было давно. Так давно что не хотелось вспоминать, но в тоже время так не давно, что не возможно было забыть не одной детали.
Слава остановился около типовой девятиэтажки и сев на скамейку, стал ждать. Только чего ждать он и сам не знал. Хотя наверно он ждал, что из этого подъезда, как и раньше, выйдет она. Лучисто улыбнётся, и как не в чем не бывало, будто этих полугода и не было вовсе, бросится к нему. Она - Вика, его «маленький рыжий ангелочек» забудет его предательство, примет «блудного сына» и всё снова станет как прежде. Он искренне на это надеялся, хотя и понимал, что так никогда не будет. В её беспокойных как море глазах всё ещё будет гореть огонёк тёплых чувств, но глаза будут холодно на него смотреть. Гордая женщина не захочет прощать предательство. Но он был готов просить у неё прощение, только не знал, как подойти и посмотреть в эти прозрачно-серые глаза. Вить эти глаза никогда его не придавали и тем более не ждали предательства от него. Слава очень хотел вернуться, хотел успеть сказать то ей самое главное, что так и не осмелился сказать ранние, прежде чем будет поздно. Его счастливые воспоминания не давали ему покоя, словно укоряя за содеянное и упрекая его за необдуманное. Эти славные зимние вечера, проводимые ими в долгих разговорах, в которых не было места предрассудкам и запретным темам; полные очарования, летние прогулки и главное его чувства к ней, которыми он пренебрег, поставив выше себя. И потому так дико и ужасно так непростительно смотрелся его поступок. Оттого на лицо набегали морщинки раздумья, но чаще - досады. Как мог он отвернуться от неё, бросить одну, не протянув руку, помощи, когда она сказала, что больна и может скоро умереть. О, нет! Нет! Он должен был не бежать, а оставаться рядом до конца, и вмести с ней, прожить каждое мгновение отпущенное ей Богом! А он ушёл…
В руках он крутил письмо, помятый и уже много раз, перечитанный им листок бумаги. В паре строк написанных до боли знакомым ему почерком, просили приехать. Срочно. И Слава понимал, что-то случилось. Он слишком хорошо знал её почерк, между строк письма жил страх. Страх смерти. А Вика боялась смерти, как и всё живое. Боялась уходить туда, где вопросов больше чем ответов. Слава всегда старался ободрить и успокоить её в такие моменты печали фразой, что нам ещё рано умирать и впереди ещё долгий жизненный путь. Но она только морщилась, будто не веря его словам. Тогда он ещё не знал о тяжелой болезни Вики, не знал он и что стоит за этими разговорами, как важны они для неё. Для Славы же, неизбежная потеря близких тебе людей в каком-то смысле была даже страшнее собственной смерти. Они уходят навсегда, но ты остаешься. Остаешься ожидать смерть в одиночестве. А есть ли жизнь после смерти? Может они уходят в небытие? Или нет? Славе хотелось в это верить. Вить тогда можно исправить ошибки жизни после смерти.
Слава тяжело вздохнул и опустил взгляд к земле. Собственная голова казалось ему невыносимо тяжелой, а наполнявшие её мысли были особенно неприятными и неповоротливыми. Словно кто-то или что-то заставляло его думать, об этих тяжелых вещах. А думать о них Славе совсем не хотелось, но мысли лезли в голову не спрашивая разрешения или одобрения, они просто возникали из ниоткуда.
Слава молча смотрел, как смердящий белый пар, клубясь, выходил из открытого люка. Вокруг него оттаяло немного черновато-бурой земли с клочками прошлогодней абсолютно высохшей травы. Приглядевшись, он заметил собаку. С начало Слава принял её грязную серовато-коричневую спину за комок земли, а длинные худые лапы, раскинувшиеся у самого люка, просто не заметил. Тощие лапы, покрытые всклоченной шерстью, больше походили на корни старых деревьев, чем на чьи либо конечности. У бездомной дворняги с рваными ушами были очень выразительные глаза. Таких глаз не бывает у людей. Янтарно-жёлтые, полные тоски и печали, тех самых которые не нуждаются в словах или жестах. Слава смотрел в эти глаза и мог только гадать, о чем думала эта дворняга, но почему-то ему казалось, что она тоже потеряла, что-то важное в своей жизни. А иначе, почему у неё такие печальные глаза? «О ком грустит эта собака? Может о потерянном хозяине? Наверно ей тоже одиноко, больно. Может быть, он был очень хорошим человеком и, потеряв её однажды, теперь ищет и не может найти. Но возможно, он специально выкинул её на улицу, а она всё еще помнит и ждет своего хозяина... Или она просто голодна и хочет есть». Собака просто тихо лежала на земле, не подовая ни каких признаков жизни. Слава отвернулся от неё, несчастная собака только лишний раз напоминала ему о его несчастье. Глядя на нее, он чувствовал своё одиночество ещё глубже, ещё чётче. Нет, Слава не был абсолютно одинок: у него были верные друзья, большая и дружная семья. Просто есть люди, без которых ты чувствуешь себя покинутым всеми.
Оставшись без Вики, Слава почувствовал себя так одиноко, как не чувствовал никогда. Из его жизни ушло что важное, оставив в душе ничем не заполненную брешь. По этому Слава хотел вернуться. Он тосковал по тем временам, когда Вика была значимой частью его жизни, и он частью её жизни.
Маленькие воробушки, весело чирикая, прыгали по покрытым инеем веточкам. Казалось они не чувствуют холода и наступившая зима их не только не сколько не огорчила, а даже скорее наоборот: придала радости и новых сил. Наблюдая за птичьим весельем, Слава снова вспоминал Вику: собственно сейчас он вспоминал её особенно часто. Вика рассказывала ему о своей любви к птицам, а особенно почтовым голубям. О старой даче, где её отец выращивал племенных голубей и о том, как она с братьями ухаживала за ними. О том, какими красивыми и грациозными могут быть голуби. О смерти, жизни и рождение этой птицы. Так много всего о простых голубях. А Славе казалось, что вообще можно рассказать о голубях, что может быть в них прекрасного и интересного? Ещё Вика поделилась с ним мечтой. Мечтой банальной, такая есть почти у каждой девушка, но по-своему уникальной. Она мечтала о красивой свадьбе, на которой обязательно должны были быть белоснежные голуби, как символ её жизни и чистоты. Но конечно на свадьбе самой главной все ровно была бы она, не племенные голуби её отца. Всё ровно кружева её платья были бы белее нежных перьев, белее роз в её руках, а изгибы её стройного тела изящней лепестков. Возможно, его мучила ностальгия по безвозвратно утерянному счастью, а может он все ещё, продолжал её любить. И теперь даже разговоры о голубях, о тех самых голубях, которых он ещё недавно считал заразными птицами, воспринимались как нечто особенное.
Он широко улыбнулся. Ему было приятно вспоминать, как теперь казалось счастливое прошлое, и в тоже время было ужасно больно осознавать, что он уже никогда не вернёт к жизни эти прекрасные мгновения. Слава тяжело вздохнул и посмотрел на часы. Они показывали без десяти десять.
Слава медленно встал со скамейки и пошел к подъезду. У этого подъезда они болтали до утра, здесь он целовал её губы, обещал любить и здесь же клялся ни когда не возвращаться назад. Здесь он обрёл своё счастье и потерял его навсегда. Ступенька за ступенькой он тихо поднимался вверх. Шестой этаж квартира номер двадцать два, напротив лифта. Слава, озираясь, словно вор потяну руку к, торчавшей из стены, кнопки дверного звонка. Звонок, несколько раз продребезжав в тишине квартиры, затих. Вдруг ему послышались, чьи то ленивые шаги и скрип ключа в дверном замке, но все это ему только слышалось. Дверь была закрыта, как и минуту назад. Кажется, память обманывала рассудок. На какое то мгновение ему захотелось снова позвонить, но потом он отогнал эту мысль, решив снова выйти на улицу.
Слава вышел на улицу, широкой грудью вдохнул морозного воздуха и, снова опустившись на скамейку, стал смотреть в окна шестого этажа. Было так холодно, что кристаллики льда щипали нос. Пытаясь спрятаться от обжигающего мороза, Слава посильней натянул на лицо шарф, покрепче скрестил руки на груди, снова уйдя в раздумья.
Слава всё ждал и смотрел. И вдруг в окне шестого этажа появилась фигура. Он не мог ошибиться, это была Вика и никто другой. Его душа заликовала, он не опоздал, он успел. Слава поднялся и даже сделал несколько шагов в сторону парадной, потому что знал, он должен подняться наверх, знал - она ждет его, и возможно всегда ждала. Но он не мог пойти к ней, не знал, как будет смотреть ей в глаза, потому что не верил, что она простила его. Он бы не простил. Слава решил уйти. Но он придет потом, обязательно придет. Он принесёт ей розы и обязательно белые, вить она так их любила белые розы, шпанское, какое-нибудь лакомство, да всё, что она попросит. Лишь бы, простила, лишь бы не было слишком поздно для прощения, и он пошёл прочь, надеясь на встречу потом. Только потом его уже никто не ждал. Он ещё не раз приходил к безликой девятиэтажки, с зарисованными морозам окнами, что бы сделать то, что не сделал сегодня. Приносил подхваченные холодом белые розы и, поднимаясь на шестой этаж, с надеждой в сердце звонил в дверь. Никто не ждал его, никто не отворял ему дверь. За дверью жила мертвая тишина, которая никого не ждёт.
Но если бы Слава только мог знать, что в то самое тихое утро, ели встав с постели, Вика смотрела на него в последний раз. Если бы он знал что упустил свой последний шанс поговорить с ней, увидеть её измученное тяжелой болезней лицо, обнять, попросить прощение и быть прощенным… Последний шанс, дарованный Богом. Слава не думал бы о цветах, о времени и прочих мелочах. Он бы бросив всё, побежал бы к ней.
Вика стояла у окна, чувствуя, как последние силы покидают её усталое тело. Она видела Славу уходящего прочь и не знала, почему он уходит, неужели он снова бежит от неё? Неужели ему не хватит смелости прийти и посмотреть в её глаза? Неужели гордыня не позволяет ему признать ошибку? Но злобы не было. Вика уходила туда, где нет места злу и ненависти, есть только нерушимый покой и свет. Она поцеловала его отражение на стекле и мысленно пошла с ним по улице. Вика, милая добрая Вика, она никогда не вернётся. Она ушла в то тихое утро незаметно для всех, по этой улочке усыпанной снегом, навсегда. Лёгким поцелуем похожем на дуновение ветра, Вика коснулась его губ, словно прощала и отпускала ему все его грехи. Тело её ставшие лёгким как пух и прозрачным как капля самой чистой воды в лучах яркого солнца поднимается вверх высоко-высоко туда, где однажды будем все мы. Она поднималась, а губы её тихо шептали не то молитву, не то последние прощание с этим таким не справедливым, но таким прекрасным миром. Но только не кто не услышал, что говорило дитя, перед тем как предстать на глазах у создателя, ибо голос её стал таким лёгким и воздушным, самое чуткое ухо уже не могло расслышать этих последних слов. Вика умерла.
Маленькие снежинки, кружась в лёгком вальсе, сыпались с сапфирного неба. Они блестели и сверкали всеми цветами радуги, словно маленькие бриллианты. Солнце светило так ярко, что слепило глаза осмелившимся на него посмотреть. Слава шёл домой полный планов на примирение. На душе стало неожиданно тяжело, но он отбросил печаль и пошёл дальше радоваться тихому морозному утру. Радоваться жизни…
Напомню, что ни тогда ни сейчас, у меня не было и нет профессиональных навыков создания прозы.
Тихое тихое утро...
прочестьБыло тихое солнечное утро февраля. Свежевыпавшей ночью снег, как алмазная россыпь блестел на земле, и мелодично поскрипывал под ногами одиноких утренних прохожих. По заснеженной улочке, среди сугробов белого снега шёл Слава. Он мало чем не отличался от других людей, ничто не выделяло его в толпе. Среднего роста и телосложения, с блёклыми глазами голубовато-зелёного цвета, усталым выражением серого лица и в темной одежде, слегка припорошенной снегом. Но разве это не описание средне статистического прохожего? Разве только он не спешил как другие. Поступь его была медленной, не торопливой, словно он вслушивался в морозный скрип снега под ногами. Слава не шёл на работу, не шёл домой. Он шёл за надеждой и прощением.
Было тихое морозное утро, освещённое ярким солнцем лазурного неба. Слава шёл по улице совершенно, не обращая внимания на ослепительную белизну снега, и на то, как пронзительно голубело небо над его усталой головой. Всё естество его переполняли мысли и воспоминания. И ни чего не существовало в этот момент, только мысли колкие липкие мысли.
Как сейчас помнил он холодный октябрьский вечер, свинцовое небо беспросветно затянутое облаками. Тогда так рано выпал первый снег, только Слава не видел снега, он был слеп. Правда, тогда он был не одинок, но это не придавало ему спокойствия, и его сумасшедшую поступь тяжело было назвать шагом. Тогда он уходил, и как ему казалось навсегда. Помнил он и себя злобно кричащего, судорожно заталкивающего вещи в чемодан, его переполняла слепая ярость уязвлённого самолюбия. Он ничего не хотел слышать и понимать. Разбитая им посуда, развороченный шкаф и маленькие блестящие слезинки на светлых ресницах, испуганного и какова то болезненно бледного лица его подруги. Но это было давно. Так давно что не хотелось вспоминать, но в тоже время так не давно, что не возможно было забыть не одной детали.
Слава остановился около типовой девятиэтажки и сев на скамейку, стал ждать. Только чего ждать он и сам не знал. Хотя наверно он ждал, что из этого подъезда, как и раньше, выйдет она. Лучисто улыбнётся, и как не в чем не бывало, будто этих полугода и не было вовсе, бросится к нему. Она - Вика, его «маленький рыжий ангелочек» забудет его предательство, примет «блудного сына» и всё снова станет как прежде. Он искренне на это надеялся, хотя и понимал, что так никогда не будет. В её беспокойных как море глазах всё ещё будет гореть огонёк тёплых чувств, но глаза будут холодно на него смотреть. Гордая женщина не захочет прощать предательство. Но он был готов просить у неё прощение, только не знал, как подойти и посмотреть в эти прозрачно-серые глаза. Вить эти глаза никогда его не придавали и тем более не ждали предательства от него. Слава очень хотел вернуться, хотел успеть сказать то ей самое главное, что так и не осмелился сказать ранние, прежде чем будет поздно. Его счастливые воспоминания не давали ему покоя, словно укоряя за содеянное и упрекая его за необдуманное. Эти славные зимние вечера, проводимые ими в долгих разговорах, в которых не было места предрассудкам и запретным темам; полные очарования, летние прогулки и главное его чувства к ней, которыми он пренебрег, поставив выше себя. И потому так дико и ужасно так непростительно смотрелся его поступок. Оттого на лицо набегали морщинки раздумья, но чаще - досады. Как мог он отвернуться от неё, бросить одну, не протянув руку, помощи, когда она сказала, что больна и может скоро умереть. О, нет! Нет! Он должен был не бежать, а оставаться рядом до конца, и вмести с ней, прожить каждое мгновение отпущенное ей Богом! А он ушёл…
В руках он крутил письмо, помятый и уже много раз, перечитанный им листок бумаги. В паре строк написанных до боли знакомым ему почерком, просили приехать. Срочно. И Слава понимал, что-то случилось. Он слишком хорошо знал её почерк, между строк письма жил страх. Страх смерти. А Вика боялась смерти, как и всё живое. Боялась уходить туда, где вопросов больше чем ответов. Слава всегда старался ободрить и успокоить её в такие моменты печали фразой, что нам ещё рано умирать и впереди ещё долгий жизненный путь. Но она только морщилась, будто не веря его словам. Тогда он ещё не знал о тяжелой болезни Вики, не знал он и что стоит за этими разговорами, как важны они для неё. Для Славы же, неизбежная потеря близких тебе людей в каком-то смысле была даже страшнее собственной смерти. Они уходят навсегда, но ты остаешься. Остаешься ожидать смерть в одиночестве. А есть ли жизнь после смерти? Может они уходят в небытие? Или нет? Славе хотелось в это верить. Вить тогда можно исправить ошибки жизни после смерти.
Слава тяжело вздохнул и опустил взгляд к земле. Собственная голова казалось ему невыносимо тяжелой, а наполнявшие её мысли были особенно неприятными и неповоротливыми. Словно кто-то или что-то заставляло его думать, об этих тяжелых вещах. А думать о них Славе совсем не хотелось, но мысли лезли в голову не спрашивая разрешения или одобрения, они просто возникали из ниоткуда.
Слава молча смотрел, как смердящий белый пар, клубясь, выходил из открытого люка. Вокруг него оттаяло немного черновато-бурой земли с клочками прошлогодней абсолютно высохшей травы. Приглядевшись, он заметил собаку. С начало Слава принял её грязную серовато-коричневую спину за комок земли, а длинные худые лапы, раскинувшиеся у самого люка, просто не заметил. Тощие лапы, покрытые всклоченной шерстью, больше походили на корни старых деревьев, чем на чьи либо конечности. У бездомной дворняги с рваными ушами были очень выразительные глаза. Таких глаз не бывает у людей. Янтарно-жёлтые, полные тоски и печали, тех самых которые не нуждаются в словах или жестах. Слава смотрел в эти глаза и мог только гадать, о чем думала эта дворняга, но почему-то ему казалось, что она тоже потеряла, что-то важное в своей жизни. А иначе, почему у неё такие печальные глаза? «О ком грустит эта собака? Может о потерянном хозяине? Наверно ей тоже одиноко, больно. Может быть, он был очень хорошим человеком и, потеряв её однажды, теперь ищет и не может найти. Но возможно, он специально выкинул её на улицу, а она всё еще помнит и ждет своего хозяина... Или она просто голодна и хочет есть». Собака просто тихо лежала на земле, не подовая ни каких признаков жизни. Слава отвернулся от неё, несчастная собака только лишний раз напоминала ему о его несчастье. Глядя на нее, он чувствовал своё одиночество ещё глубже, ещё чётче. Нет, Слава не был абсолютно одинок: у него были верные друзья, большая и дружная семья. Просто есть люди, без которых ты чувствуешь себя покинутым всеми.
Оставшись без Вики, Слава почувствовал себя так одиноко, как не чувствовал никогда. Из его жизни ушло что важное, оставив в душе ничем не заполненную брешь. По этому Слава хотел вернуться. Он тосковал по тем временам, когда Вика была значимой частью его жизни, и он частью её жизни.
Маленькие воробушки, весело чирикая, прыгали по покрытым инеем веточкам. Казалось они не чувствуют холода и наступившая зима их не только не сколько не огорчила, а даже скорее наоборот: придала радости и новых сил. Наблюдая за птичьим весельем, Слава снова вспоминал Вику: собственно сейчас он вспоминал её особенно часто. Вика рассказывала ему о своей любви к птицам, а особенно почтовым голубям. О старой даче, где её отец выращивал племенных голубей и о том, как она с братьями ухаживала за ними. О том, какими красивыми и грациозными могут быть голуби. О смерти, жизни и рождение этой птицы. Так много всего о простых голубях. А Славе казалось, что вообще можно рассказать о голубях, что может быть в них прекрасного и интересного? Ещё Вика поделилась с ним мечтой. Мечтой банальной, такая есть почти у каждой девушка, но по-своему уникальной. Она мечтала о красивой свадьбе, на которой обязательно должны были быть белоснежные голуби, как символ её жизни и чистоты. Но конечно на свадьбе самой главной все ровно была бы она, не племенные голуби её отца. Всё ровно кружева её платья были бы белее нежных перьев, белее роз в её руках, а изгибы её стройного тела изящней лепестков. Возможно, его мучила ностальгия по безвозвратно утерянному счастью, а может он все ещё, продолжал её любить. И теперь даже разговоры о голубях, о тех самых голубях, которых он ещё недавно считал заразными птицами, воспринимались как нечто особенное.
Он широко улыбнулся. Ему было приятно вспоминать, как теперь казалось счастливое прошлое, и в тоже время было ужасно больно осознавать, что он уже никогда не вернёт к жизни эти прекрасные мгновения. Слава тяжело вздохнул и посмотрел на часы. Они показывали без десяти десять.
Слава медленно встал со скамейки и пошел к подъезду. У этого подъезда они болтали до утра, здесь он целовал её губы, обещал любить и здесь же клялся ни когда не возвращаться назад. Здесь он обрёл своё счастье и потерял его навсегда. Ступенька за ступенькой он тихо поднимался вверх. Шестой этаж квартира номер двадцать два, напротив лифта. Слава, озираясь, словно вор потяну руку к, торчавшей из стены, кнопки дверного звонка. Звонок, несколько раз продребезжав в тишине квартиры, затих. Вдруг ему послышались, чьи то ленивые шаги и скрип ключа в дверном замке, но все это ему только слышалось. Дверь была закрыта, как и минуту назад. Кажется, память обманывала рассудок. На какое то мгновение ему захотелось снова позвонить, но потом он отогнал эту мысль, решив снова выйти на улицу.
Слава вышел на улицу, широкой грудью вдохнул морозного воздуха и, снова опустившись на скамейку, стал смотреть в окна шестого этажа. Было так холодно, что кристаллики льда щипали нос. Пытаясь спрятаться от обжигающего мороза, Слава посильней натянул на лицо шарф, покрепче скрестил руки на груди, снова уйдя в раздумья.
Слава всё ждал и смотрел. И вдруг в окне шестого этажа появилась фигура. Он не мог ошибиться, это была Вика и никто другой. Его душа заликовала, он не опоздал, он успел. Слава поднялся и даже сделал несколько шагов в сторону парадной, потому что знал, он должен подняться наверх, знал - она ждет его, и возможно всегда ждала. Но он не мог пойти к ней, не знал, как будет смотреть ей в глаза, потому что не верил, что она простила его. Он бы не простил. Слава решил уйти. Но он придет потом, обязательно придет. Он принесёт ей розы и обязательно белые, вить она так их любила белые розы, шпанское, какое-нибудь лакомство, да всё, что она попросит. Лишь бы, простила, лишь бы не было слишком поздно для прощения, и он пошёл прочь, надеясь на встречу потом. Только потом его уже никто не ждал. Он ещё не раз приходил к безликой девятиэтажки, с зарисованными морозам окнами, что бы сделать то, что не сделал сегодня. Приносил подхваченные холодом белые розы и, поднимаясь на шестой этаж, с надеждой в сердце звонил в дверь. Никто не ждал его, никто не отворял ему дверь. За дверью жила мертвая тишина, которая никого не ждёт.
Но если бы Слава только мог знать, что в то самое тихое утро, ели встав с постели, Вика смотрела на него в последний раз. Если бы он знал что упустил свой последний шанс поговорить с ней, увидеть её измученное тяжелой болезней лицо, обнять, попросить прощение и быть прощенным… Последний шанс, дарованный Богом. Слава не думал бы о цветах, о времени и прочих мелочах. Он бы бросив всё, побежал бы к ней.
Вика стояла у окна, чувствуя, как последние силы покидают её усталое тело. Она видела Славу уходящего прочь и не знала, почему он уходит, неужели он снова бежит от неё? Неужели ему не хватит смелости прийти и посмотреть в её глаза? Неужели гордыня не позволяет ему признать ошибку? Но злобы не было. Вика уходила туда, где нет места злу и ненависти, есть только нерушимый покой и свет. Она поцеловала его отражение на стекле и мысленно пошла с ним по улице. Вика, милая добрая Вика, она никогда не вернётся. Она ушла в то тихое утро незаметно для всех, по этой улочке усыпанной снегом, навсегда. Лёгким поцелуем похожем на дуновение ветра, Вика коснулась его губ, словно прощала и отпускала ему все его грехи. Тело её ставшие лёгким как пух и прозрачным как капля самой чистой воды в лучах яркого солнца поднимается вверх высоко-высоко туда, где однажды будем все мы. Она поднималась, а губы её тихо шептали не то молитву, не то последние прощание с этим таким не справедливым, но таким прекрасным миром. Но только не кто не услышал, что говорило дитя, перед тем как предстать на глазах у создателя, ибо голос её стал таким лёгким и воздушным, самое чуткое ухо уже не могло расслышать этих последних слов. Вика умерла.
Маленькие снежинки, кружась в лёгком вальсе, сыпались с сапфирного неба. Они блестели и сверкали всеми цветами радуги, словно маленькие бриллианты. Солнце светило так ярко, что слепило глаза осмелившимся на него посмотреть. Слава шёл домой полный планов на примирение. На душе стало неожиданно тяжело, но он отбросил печаль и пошёл дальше радоваться тихому морозному утру. Радоваться жизни…
@настроение: Ностальгическое
@темы: я пишу, Самовыражение
-
-
06.07.2011 в 07:52Написано суперско, я прониклась... Блин, только опять слезы на глаза наворачиваются
-
-
06.07.2011 в 18:43Вовсе нет. Грамматические нацисты опять набегут и начнут склонять не содержание текста, а падежи глаголов.
Написано суперско, я прониклась... Блин, только опять слезы на глаза наворачиваются
-
-
06.07.2011 в 21:51Даа... мне чтобы что-то такое примерно написать, надо свой мозг жестко изнасиловать, причем всё равно получится фигня, ибо не моё это, видимо...
-
-
06.07.2011 в 21:51-
-
07.07.2011 в 11:45Иногда хочется большой и тяжёлый топор.
Либо надо просто понять, как пишутся рассказы...
Также и картины. Только картину представив рисуешь, а рассказ пишешь.